Рыбалка на налима

Когда позвонил знакомый и предложил съездить на налима, я, честно говоря, заколебался. По двум причинам. Во-первых, отсидеть длинную и холодную ночь, а налим, как известно, создание ночное, на продуваемом всеми ветрами речном берегу при температуре, близкой к нулю, удовольствие, скажем так, сомнительное. Во-вторых, мне почему-то не сильно верилось в само... наличие налима и в той реке, где планировалась рыбалка, и вообще. Поясню, чем вызваны такие сомнения, и сделаю для этого небольшой экскурс в прошлое.

В босоногом детстве не было для меня лучшего и большего удовольствия, как подхватить отцовский велосипед, прицепить к его багажнику обычную корзину, в которую картошку собирают, сунуть за пазуху краюху хлеба, а если повезет, то и ломтик сала, и махнуть на маленькую речку, что извивалась среди полей и перелесков километрах в пяти от нашего поселка. Это расстояние мы, деревенские мальчишки, пролетали буквально пулей, прятали велосипеды в неглубоком овражке и с корзинами в руках наперегонки мчались к реке, стремясь занять лучший берег. Это мы так рыбачили — корзинами. Технология многим, наверное, известна, и весьма проста. Ты заходишь в воду, тихонько, стараясь не шуметь и не плехать, подходишь к прибрежным зарослям аира, камыша или просто пятнам ряски, под водой подводишь к ним корзину и потом шерудишь ногой. Не знаю, были ли мы большими мастерами или просто рыбы в реках было немерено, но за тогдашние детские уловы мне сегодняшнему нисколько не стыдно. Попадались в наши корзины плотвица, окуни, ельцы, очень много почему-то было щурят. Впрочем, однажды, уже на самом исходе рыбалки, мою корзину чуть не проломила четырехкилограммовая щука, которая пряталась в небольшом лоскутке водорослей у самого берега. Все это было. Но больше всего попадалось именно налимов — «ментузов», как их называли в наших местах. За день каждый из нас ловил их по десятку-полтора, отдельные экземпляры тянули на добрых полкилограмма.

Ближе к вечеру мы, покрытые от пяток до макушки гусиной кожей, с посиневшими от холода губами, выскакивали из воды, мчались в «свой» лесочек и разводили жаркий костер. Из укромного местечка тут же извлекалась ржавая, видавшая виды сковородка, на которой уже через мгновение скворчал, истекал жиром припасенный кусочек сала. Потом туда же вываливалась кое-как очищенная рыба, и все мы буквально замирали у костра, ловя тот момент, когда можно будет взять, пусть и недожаренную и не очень соленую, рыбку, положить ее на горбушку хлеба и впиться в эту вкуснотищу всеми, тогда еще целыми зубами. Так вот, если всякую рыбную мелочь каждый брал сколько хотел, то налимчиков мы делили строго поровну. Потому как вкуснее этой рыбы ничего для нас на свете не было.

Все это со мной было, и было очень давно. Но столько лет с той поры прошло, столько было по всей Беларуси (и не только) рыбалок, а налима я не ловил ни разу. Не ловили и не рассказывали, что ловили, многочисленные друзья. Не хвастались трофеями даже специалисты, которые ловят налима на зимние ставки. Я, правда, как-то на Селяве одного уцепил, но это скорее исключение из правил, просто подтверждение того, что налим как вид в природе еще существует.

Все эти сомнения, а также опасения по поводу того, что в такую богомерзкую погоду уважающий себя налим носа из-под коряги не высунет, я как на духу выложил агитировавшему меня на рыбалку Николаю — тому самому Николаю Линнику, с которым ударно таскал леща фидером на Припяти.

— Дремучий ты человек. Налима в реках — море. Но поймаешь его, когда ловишь только его. Специально. А насчет погоды, тоже учти, налим — такая рыба, которой тем лучше, чем остальным хуже. Не знаю, правда ли это, но ему сподручнее охотиться на оцепеневшую мелочь. Сейчас как раз такое время: температура пляшет, давление прыгает — то что надо.

Не верить Николаю никак нельзя — тот зубы на реке и рыбалке съел. Но все же терзали меня некоторые внутренние сомнения. Хотя бы потому, что ехать на рыбалку весьма и весьма далеко. И хотя, как вы понимаете, для человека с окончательным диагнозом «рыбак» двести верст не круг, однако овес, то есть бензин, нынче весьма дорог. Но, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло — как раз на исходе недели выдалась командировка в Житковичи, а оттуда к месту рандеву уже рукой подать, потому что рыбачить мы собрались на Птичке. Так рыбаки и окрестные жители ласково называют речку Птичь. Она, конечно же, есть на картах, я сам ее неоднократно пересекал по Слуцкому и Брестскому шоссе, но, честно говоря, никогда не думал, что неприметная эта речушка от истока своего до впадения в Припять ниже Петрикова имеет в длину более 300 километров и в рейтинге рыбацких предпочтений занимает далеко не последнее место.

Темнота, как обычно поздней осенью, навалилась внезапно, и тропка-дорожка, по которой я пробирался к речному берегу, исчезла в мгновение ока — даже мощные фары машины не могли развеять плотную темноту впереди. Стало ясно, что если и дальше буду двигаться «навобмацак», то могу очень даже легко бултыхнуться с высокого обрыва прямо в Птичку. И что, черт побери, делать, если ни зги не видно, а мобильник Николая противным голосом верещит о своей недоступности? Только ждать, медленно коченея в остывающем на глазах салоне.

Когда ожидание стало уже совсем невыносимым, когда в адрес сбившего меня с пути истинного приятеля были высказаны все непечатные слова из моего довольно богатого арсенала, где-то в темноте послышался бодрый собачий лай, а еще через мгновение в свете фар запрыгала-заплясала длинная нескладная собачья тень. Бакс, паразит, и если он здесь, значит, и Коля, его хозяин, где-то неподалеку. Бакс — это очень длинная, очень кривоногая и очень шустрая такса, которая, как я убедился, своего хозяина одного на рыбалку не отпускает. Когда сам он рыбачит, Бакс сначала бдительно охраняет, никого из рыбаков туда не пуская, только ему одному известную территорию, а потом начинает ловить в прибрежных кустах лягушек и, вдоволь с ними наигравшись, требует от Николая, чтобы он обязательно бросил их в садок с рыбой.

— Куда от него денешься, шельмеца, — Николай, который вдруг вынырнул из темноты с фонариком в руке, словно подслушал мои мысли. — Говорю ему, что холодно, что лягушек давно нет, все равно рычит — хочу на рыбалку.

Пока я плутал в темноте, мужики, а с Николаем на ночное, как он выразился, сафари приехали два его товарища, Юрий и Володя, уже разбили лагерь, раздули огонь в переносной печурке, на которой в слое желтого речного песка уже подходили к кондиции две турки с ароматным кофе. Познакомились, перекинулись парой-другой слов, и я решил вблизи и своими глазами посмотреть на речку, на которой быть не доводилось. Глянул и присвистнул от удивления — ничего себе Птичка! Серьезная река. Не сказать, что очень уж широкая, но больше сотни метров точно. И главное — течение. Настоящая стремнина, которой очень даже под силу выворачивать отнюдь не тонкие деревья и волочь их, сколько заблагорассудится — как раз такой завал и выступал в темноте прямо под обрывистым берегом.

— Здесь начинается яма, метрах в ста ниже ее — выход на плес. Тут и будем пробовать удачу, — говорит Николай и распаковывает чехол с удочками.

Налимьи снасти очень даже немудреные. Главное в них — прочная леска, тяжелый груз (лучше свинцовая ложка) и крючок. Привязать все это можно к обычной палке или к старым спиннингам, которые рыбаки переоборудуют в закидушки для ловли карася или подлещика с кормушками. Мы так и поступаем — чертыхаясь и накалывая в темноте пальцы, цепляем на крючки червяков и вьюнов, которых Коля успел наловить засветло. Заброс, гулкий шлепок свинцового грузила по стылой воде, подмотка лески внатяжку, и все — больше от нас ничего не зависит. Дальше дело за налимом, которого, как меня уверяют, здесь немерено и который должен брать обязательно. Я заикаюсь о том, что неплохо было бы колокольчики повесить, чтобы поклевку не прозевать, но меня успокаивают — если налим берет, то он так наживку заглатывает, что проще поводок отрезать, чем выковырять крючок из его прожорливого чрева. Кстати, говорят мне мужики, вытаскивая снасть из воды, ты до последнего момента не знаешь, есть ли на ней налим или нет — груз сам по себе тяжелый, а рыба, если она есть, абсолютно не сопротивляется и не трепыхается.

Спать, раз предстоит такая процедура, нет никакого смысла, да и палаток мы не брали. Между тем сиверко задувает все сильней и сильней — холодок, несмотря на зимний комбинезон-ползунки и куртку с тройным слоем синтипона, исподволь пробирается к спине. Я уже собираюсь забаррикадироваться в салоне машины, укутаться спальником, но мужики, оказывается, все предусмотрели. Над «казан-кой», до поры пришвартованной к берегу, в мгновенье ока поднимается и надежно закрепляется брезентовый тент. Юра колдует около аккумулятора, и вскоре в импровизированном салоне уютно вспыхивает лампочка. Мы все, включая дрожащего всем своим длинным телом Бакса, забираемся туда, рассаживаемся у импровизированного стола и... поднимаем рюмки за Юру — у него сегодня день рождения. Вот, кстати, интересный момент. Именинник — человек в своем городе известный, возглавляет неслабое коммерческое предприятие и, ясное дело, мог бы отпраздновать день рождения в каком-нибудь ресторане в кругу таких же, как он, бизнесменов, но он, а это по лицу видно, искренне рад той обстановке, в которой оказался. Впрочем, этому я как раз и не удивляюсь — знаю компанию очень крутых мужиков-рыбаков, которые плюются при слове Канары или Кипр, отправляя туда своих благоверных, а сами заваливаются на обычное озеро и, не обращая никакого внимания на почти полное отсутствие признаков цивилизации, самозабвенно ловят леща. Рыбаки, короче говоря, они всегда рыбаки, и ни большие деньги, ни общественное положение ничего с этой святой страстью сделать не могут.

Как ни противно выбираться из нашего уютного кубрика, так хорошо пахнущего ароматным шашлыком, на пронизывающий ветер, но время пришло. Идем, подсвечивая себе фонариками, находим первую донку. Мне как новичку мужики доверяют вертеть катушку. Пусто. Чтоб ему, налиму то есть, пусто было! На второй — тоже. Я начинаю думать, что то же самое ждет нас и у остальных снастей, как вдруг радостно вскрикивает Володя — «Есть!»

Налим и в самом деле есть. Такой же головастый и светло-серый, как те, что ловил в детстве. Он небольшой, может, чуть больше обычной плотвицы, но, а это я тоже помню, довольно тяжелый, граммов на триста тянет. И крючок, змей подколодный, заглотил по самое не могу, так что Коля недрогнувшей рукой обрезает поводок.

Мужики шебуршатся у донок, а я иду проверять свои, которые по совету Коли забросил на входе в яму и в саму яму, прямо под коряжник. Их всего три. На первой, по закону подлости, нет ни налима, ни червяка. Зато на второй, когда я выкручиваю леску почти до самого грузила, сидит налим. Хорошо сидит и хороший налим, которого не грех приветствовать воинственным индейским воплем. Оставляю его прямо на крючке и берусь за последнюю донку. На ней тоже есть рыба, и тоже неплохая. Потираю закоченевшие от студеной воды руки и бормочу себе под нос что-то про лед, который тронулся. Где-то рядом в темноте такие же восторженные звуки, перемежающиеся задорным лаем Бакса, издают и мои ночные подельники.

Первый заход, короче говоря, принес нам десять налимов, второй — одиннадцать, и на этом как отрезало. Зря мы всю длинную ночь шастали по темному берегу, рискуя переломать ноги — налим, как выразился Володя, отдыхает и просит его не беспокоить. До утра, как только рассвело, поклевки — что, кстати, на червя, что на вьюна — возобновились, и мы уже сбились в подсчетах.

Килограмма четыре — прикинул я вес доставшейся мне после честного и братского раздела добычи. Сущая мелочь, если учесть, что совсем недавно у меня были потрясающие щучьи рыбалки, когда только одна зацепленная щука весила больше сегодняшних трофеев. Да, если честно, сама рыбалка не та — одно дело искать место, куда бы забросить блесну, тащить упирающуюся изо всех сил щуку и совсем другое и неинтересное — просто караулить донку.

Все это так, но мне почему-то очень дороги были именно эти налимы. Может быть, потому что это были налимы — те самые «ментузы» моего далекого детства.

P.S. Еще раз убедился в том, что нельзя расслабляться на рыбалке и после рыбалки тоже. Это я к тому, что когда взялся разбирать на составные части извлеченную из янтарной ухи налимью голову, только по чистой случайности не всадил себе в губу... крючок, который на речном берегу обрезал и о котором благополучно забыл.